+7 (495) 789-35-91 - сеть магазинов
+7 (495) 648-17-68 - интернет-магазин

Алексей Моторов: «Цинизм мне свойственен в гомеопатических дозах»


Поделиться:

- Первые две книги о медбрате и докторе Паровозове вышли одна за другой, а вот третья – после долгого перерыва. Чем это объясняется?

- Действительно, между выходом второй и третьей книги прошло семь лет. Честно говоря, мне казалось, что на «Преступлении доктора Паровозова» все закончится, поскольку я уже все сказал. Но потом я начал писать новеллы для портала «Такие дела», существующего при благотворительном фонде «Нужна помощь». Первым был опубликован рассказ «Шестая койка» – он-то как раз открывает третью книгу. Года два назад я понял, что у меня кое-что накопилось и показал рассказы издательству Сorpus, которое было заинтересовано в новой книге – две предшествующие хорошо продавались. Мне самому третья книга нравится, хотя виднее все же читателям.

 

- Вы очень активно общаетесь со своими читателями в социальных сетях...

- Это правда: многие пишут о своих впечатлениях от прочитанных книг и в личных сообщениях, и в ленте Фейсбука. Я им очень благодарен. Казалось бы, я должен больше всего получать откликов от врачей и пациентов. Но это не так. Больше всего писем приходит от женщин, переживших драму в личной жизни. Первое такое письмо я получил из Лондона от женщины, погрузившейся после тяжелого развода в депрессию. Кто-то принес ей мою книгу, она прочитала, и жизнь снова заиграла яркими красками. Вторая группа моих читателей – это родители, дети которых решили поступать или поступили в медвузы и училища. В этом случае я немного смущаюсь, поскольку для меня это большая ответственность.

 

- Почему по вашим произведениям не снимают фильмы?

- Мои книжки очень легкий материал для экранизации – диалоги прописаны, сюжет понятен. Но кому-то везет, а мне нет. Повезло, например, Василию Аксенову с его «Коллегами» и «Звездным билетом», или Лазарю Крелину, по книге которого был снят замечательный сериал «Дни хирурга Мишкина» с Олегом Ефремовым в главной роли. Я был уверен, что и мне обязательно предложат что-то такое. Однажды раздался звонок от Станислава Сергеевича Говорухина, которому подсунули мою книжку, когда тот лежал в больнице. Ему понравилось, он дал распоряжение своим помощникам меня разыскать. Но с места проект так и не сдвинулся. А потом и Говорухина не стало.

 

- Ваша проза построена на случаях из личной жизни. Что будет делать Паровозов, когда у Моторова закончатся воспоминания?

- Если автор становится рабом своей биографии – это тупик. Мне представляется, что мои книги – не сухие мемуары, они беллетризованы, поэтому случаи и сюжеты из биографии вторичны. Однако у меня есть и другие задумки. Когда я начал водить экскурсии по Клиническому городку на Девичьем поле в Москве, то понял, что нет ни одного толкового путеводителя по этому району Москвы. Вот я и задумал написать не путеводитель, а скорее рассказ о архитектуре, истории медицины, сопровождающийся новеллами о меценатах – купцах и промышленниках, на чьи средства создавались различные клиники, с байками студентов Первого медицинского института разных поколений.

 

- Говорят, у вас — феноменальная память. Как у археолога Арциховского, который мог мгновенно запомнить страницы телефонного справочника Ленинграда.

- Такой способности запоминать текст у меня нет. Хотя в моей семье многие обладают хорошей памятью. Мой папа, например, знает очень много стихов, запоминая их навсегда после первого прочтения, в том числе те, которые читали ему в раннем детстве. У меня особая память на события: что человек сказал, как он выглядел, какой звук сопровождал его появление. Однако, как оказывается, далеко не всем приятны твои воспоминания. В качестве примера я часто рассказываю историю под кодовым названием «Три Саши».

Когда возникла сеть «Одноклассники», я сразу зарегистрировался в нескольких сообществах, поскольку учился в четырех школах, заканчивал медучилище и медицинский институт. И стал ждать, когда там появится кто-то, кого я знаю. Первым стал парень, с которым я учился в пятом классе школы на 8-й улице Соколиной горы, – Саша Кудряшов. Я тут же радостно написал ему об этом. Он ответил, что действительно там учился, но меня не помнит. Не мудрено, поскольку я в том же пятом классе ушел в другую школу. Но я не отставал и написал, что хорошо его помню, потому что он сидел на парте прямо за мной в среднем ряду и я часто сдувал у него контрольные по математике. Он сильно удивился тому, что я это помню. Я продолжал предаваться воспоминаниям и написал, что помню нашего классного руководителя Лидию Николаевну и еще каких-то ребят. Он был сражен наповал. Тогда я скромно заметил, что все это ерунда, поскольку могу даже назвать девичью фамилию его матери. Собеседник запнулся и надолго замолчал. Только потом я сообразил, что девичья фамилия матери – один из основных контрольных вопросов при проблемах с банковской картой. Дело же было так: наша классная руководительница разбирала послание Пушкина декабристам. Кто-то из девочек спросил: «Лидия Николаевна, почему у некоторых из декабристов двойные фамилии – Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол?» Учительница ответила, что в дворянских семьях детям часто давали фамилию и по отцу, и по матери. Сидевший за мной Саша тогда сказал: «В таком случае я должен быть Кудряшов-Лопатин». Не знаю, почему я это запомнил. Реакция была очевидна: он занес меня в черный список.

Через неделю возник еще один Саша по фамилии Ковель. Я ему написал, что мы вместе ходили в один детский сад на 3-й Фрунзенской улице. У меня чудом осталась фотография нашей группы и для подтверждения своих слов я ее ему переслал. Он обрадовался, поскольку у него самого такой не было. Переписка шла сдержанно. Саша написал: «Как сам?» Я рассказал. Он в ответ поделился, что сейчас сидит без работы. Я что-то еще спросил, а потом задал вопрос: «Как поживает твой героический дедушка?» Он выступал перед нашей подготовительной группой накануне Дня победы, и я его запомнил, потому что у него было много орденов – штуки три Боевого красного знамени, две Красных звезды – и он очень интересно рассказывал о войне. В ответ на удивленную реакцию внука делюсь с ним еще одним фактом: фамилия Ковель пошла от деда, решившего увековечить достижение свой роты, которая первой ворвалась в город Ковель и водрузила красное знамя на здании горсовета. Мой собеседник совсем оторопел: «Почему я этого не знаю?!» Даю ему подсказку: «Ты сидел рядом со мной, только между нами еще была девочка Наташка Степанова». И тут бы мне замолчать, но я решил его окончательно добить и рассказал о том, как появился скол на левом нижнем луче ордена Красной звезды, имевшегося у дедушки. Его одним из первых наградили этим орденом, и он очень бережно к нему относился. Но однажды шел по ходам сообщения и в траншею поблизости залетела мина или снаряд. Взрывной волной его швырнуло грудью на бруствер, и когда он пришел в себя, то обнаружил, что кусочек эмали отлетел. Попытки найти его оказались безуспешными. После этого рассказа и второй Саша меня забанил – я слишком много знал о его семье.

Недели через две, когда я начал писать мемуары о пионерском лагере, возник третий – Саша Беляев. Он был очень ярким мальчиком-вундеркиндом: прекрасно рисовал, болтал без запинки по-английски, знал стихи Бродского. Однажды он признался, что завидует моему умению играть на электрогитаре и мечтает сыграть на сцене. Я сутки над этим думал, потом подошел к нему и сказал: «Если мы будем каждый день заниматься, то к родительскому дню ты сможешь сыграть какую-нибудь простую мелодию на трех аккордах». Мы с ним неделю репетировали хит под названием Little Man, и на концерте для родителей он его исполнил. Мама его рыдала, Саша тоже прослезился. Он подошел ко мне и твердо заявил, что стал моим должником на всю жизнь. На концерте к тому же оказалась корреспондент институтской газеты «За медицинские кадры», которая всех нас опросила, и Саша на общем блеющем фоне выглядел столпом мысли. Через неделю нам привезли фотографии и номер газеты, где о нас было написано.

Спустя много лет я нашел его на сайте «Одноклассники», написал ему, отправил сохранившееся фото и ждал восторженной реакции. Хотел отправить рукопись своих мемуаров, где ему посвящены три страницы. Он мне ответил: «Спасибо, конечно, но это было очень давно». И тут же меня забанил.

 

- В ваших книгах совсем мало цинизма, который характерен для многих медиков…

- Хотя о себе и трудно говорить, но мне кажется, что цинизм если мне свойственен, то в гомеопатических дозах. Десять лет работы в реанимации 7-й больницы не прошли даром. Заведующая отделением Людмила Васильевна Сухомлинова – я вывел ее в книгах под фамилией Суходольская – заботилась о бережном отношении к больным. Пациент реанимации полностью во власти персонала. Он чаще всего без сознания, не в состоянии себя обслуживать даже минимально – если способен взять с тумбочки поильник, пора в обычную палату переводить. Во-первых, Сухомлинова тщательно и придирчиво подбирала персонал, а во-вторых, очень внимательно следила за тем, как общаются между собой и с пациентами медики. И если что-то выходило, по ее мнению, за рамки, то она устраивала разбор случившегося, но очень дипломатично.

Что очень важно, в отделении не было места корысти. Мы никогда не задумывались о том, есть ли у больного богатые родственники. В определенном смысле такой подход грешил наивностью – об этом я узнал позже. Отсутствие необходимых для получения денег рефлексов стало одной из причин моего ухода в свое время из Первой Градской. Когда пациенты подходили и спрашивали, сколько они должны, то у меня сразу язык к нёбу прилипал. Официальный же мой заработок начала 90-х составлял $2.40 в долларовом эквиваленте.

Был период, когда я думал вернуться в практическую медицину, но знакомые и сын – он работает врачом – убедили меня, что не стоит. Изменения, которые произошли за то время, что я не работаю, вряд ли позволят мне влиться в ряды врачебного сообщества.

 

- Вы ушли из больницы в фармацевтику, чтобы содержать семью и сохранить собственную идентичность. А куда бы вы ушли из писателей?

- Если бы медицинские сериалы на телевидении шли потоком, то сейчас, когда медицинские сериалы идут потоком я, пожалуй, сам бы мог писать для них сценарии. Не один, а в паре с каким-нибудь опытным сценаристом. Живо представляю себе такой тандем: мой напарник лежит на диване, закинув руки за голову, а я бегаю вокруг и что-то предлагаю. Возможно, нам удалось бы сделать что-то отличающееся от нынешней халтуры. Раньше сценарии были литературой хорошего уровня, писались эрудированными и знающими людьми.

Это напоминает старческое брюзжание, но я замечаю, что творческая сфера постепенно примитивизируется и опошляется. Не люблю слово «база», но все-таки культурная база должна быть. Меня однажды пригласили провести семинар на тему «Как написать книгу, которая станет бестселлером» в Литературном институте. Ребята спросили, какую литературу я читаю. Рассказал им, что люблю современную городскую прозу – Битова, Трифонова, Искандера. Они записывали, но переспрашивали: «Как вы сказали, Три-фо-нов?» Не склонен преувеличивать значение чтения, но раньше все-таки читали больше.

 

- Каково это быть современным писателем?

- Я написал три книжки, которые хорошо продаются. Но роялти и все прочее выплаты таковы, что автору приходится заниматься чем-то еще. Когда вышли первые две книги, то я работал в фармацевтической фирме — сначала заместителем гендиректора, потом генеральным директором, а когда писалась третья, то фирма закрылась. Теперь публикую колонки, изредка выступаю консультантом сериалов по медицинской тематике, вожу экскурсии.

Помню, как в начале перестройки по телевидению стали показывать наших соотечественников, которые уехали в Америку. Был там и один писатель, который утверждал, что на доходы от продажи своих произведений могут прожить только авторы первой десятки - разве что Стивен Кинг. Я тогда подумал, что он кокетничает, ведь наши писатели всегда жили припеваючи: миллионные тиражи, переводы на языки 15 союзных республик, стран Варшавского договора, дачи в Переделкине, дома творчества, зарубежные поездки. Для тех же, кто был близок к секретариату Союза писателей, были нипочем ни возраст, ни немощь – их переиздавали и переиздавали.

Сейчас писатели вынуждены подрабатывать поденщиками, где придется, рассчитывать на получение тех или иных литературных премий. Кое-кто даже призывает в своих соцсетях голосовать за собственное произведение. Трудно себе представить, чтобы так поступали Тургенев и Толстой. Впрочем, у них не было таких проблем с деньгами.

Не спасают и экранизации. Ныне автору предлагают разово выплатить за постановку около 10 000 долларов или евро. Рекордсменом, кажется, был Василий Аксенов за продажу прав на «Московскую сагу».

Небогаты и читатели. Выложить 600-700 рублей за книгу многим нелегко. Поэтому я спокойно отношусь к пиратству. Такова уж данность текущего момента, но ситуация медленно улучшается. Вы заметили, что не так много людей сегодня переходят дорогу на красный? Мы постепенно все-таки научились ждать зеленый свет.

 

 

Интервью: Александр Кобеляцкий 

ждите...
ждите...